Страх

Эмоции как оголенные провода. Они пробирают до самого нутра, и, кажется, заставляют плавиться, накры- вая нас с головой. Три простые, встречающиеся регу- лярно ситуации: автокатастрофа, наркозный сон и уми- рающий брат. Страх, замерший на секунду до обрыва, на минуту до пробуждения и на час до приезда скорой…

Автор: Var_Vara_
Бета: Алюшка, NeAlisa
Автор обложки: NeAlisa

Эмоции как оголенные провода. Они пробирают до самого нутра, сжигая в своем электричестве душу, и, кажется, заставляют плавиться, накрывая нас с головой.
Все люди испытывают эмоции, как бы некоторым из нас не хотелось оставаться ко всему равнодушными. Некоторые из наших эмоций заложены базово, и их просто нельзя не испытывать – где-то на уровне инстинкта мы переживаем страх… Это липкое чувство, мерзкая подоплека самосохранения, обратная сторона привязанности – рано или поздно мы начинаем бояться кого-то потерять. В основе всех страхов так или иначе лежит страх смерти – чужой или своей. Именно он был первым, эволюция сделала его вторичным, заменив на страхи побочные.

И тогда тебя снова наполняет страх. Он не обжигающий, он – липкий. Ты тонешь в нем, как в море, захлебываясь не соленой водой, а собственным ужасом.

В самые опасные моменты жизни адреналин делает за нас выбор – нет времени замирать в замешательстве, нет возможности отдать себя смерти, остается только животное желание выкарабкаться из любой ситуации. Но если на миг… на одну бесконечно-долгую секунду или даже минуту остановить страх. Какой он? В тот самый, переломный момент? Момент, который длится, как вспышка, секунды, или тянется на часы и годы? Есть ли слова, чтобы описать одно из самых сильных чувств? Испытаем ли зависть к тем, кто не может испытывать страх физиологически? Или, может быть, это награда – чувствовать его душную паутину где-то в себе?

Этот страх бессильный, он загоняет тебя в угол, и ты словно вынуждена отчаянно бить кулаками по бетонным стенам, в бессмысленных поисках выхода.

Три простые, встречающиеся регулярно ситуации: автокатастрофа, наркозный сон и умирающий брат. Страх, замерший на секунду до обрыва, на минуту до пробуждения и на час до приезда скорой… Сотни тысяч людей испытывали на себе. Вряд ли кто-то мог подобрать слова, чтобы описать ужас, накатывающий волнами тошноты к горлу. А если они есть? Проклятые слова, сущность которых – страх?…

И твою душу охватывает страх. Подавляя все другие эмоции, он болезненно отдается в душе яростной вспышкой адреналина, прожигая сердце, от него ломит виски и дрожат руки.

И за кого страх сильнее – за себя или за кого-то другого? И что страшнее – умирать самому или видеть смерть ближнего?…

Вокруг раздаются негромкие голоса, ровным гулом разбавляющие тишину, в автобусе тепло, привычно пахнет пылью, немного бензином, смешанными ароматами духов, одеколонов и человеческого пота. Посторонние люди, лица которых кажутся знакомыми за то время, которое ты провела с ними в дороге. За окном серая, равномерно-тоскливая трасса уже вечереет, ты едешь домой на новогодние праздники, тихо переговариваясь с подругой, смеешься иногда, представляешь, как откроешь дверь старого дома, и в коридор выйдет мама, поздравит тебя с наступающим праздником, улыбнется…
Мысленно уже чувствуя родной запах своей квартиры, ты вдруг четко, словно в замедленной съемке, видишь вылетающий на встречную полосу автомобиль. Дорога проходит по серпантину, сворачивать некуда, и водитель резким, отчаянным уже движением выкручивает руль, чтобы не сорваться в обрыв, но автобус продолжает неумолимо нестись к нему. Ты не успеваешь даже закричать или закрыть глаза – только вцепившись в подлокотник кресла, с ужасом смотришь на приближающуюся пропасть.
И твою душу охватывает страх. Подавляя все другие эмоции, он болезненно отдается в душе яростной вспышкой адреналина, прожигая сердце, от него ломит виски и дрожат руки. Время, только что летевшее со скоростью света, вдруг замирает, каждый миллиметр покрытого тонкой ледяной коркой асфальта кажется вечностью, и вопрос жизни решается несколькими секундами. Ты ожидаешь чего-то: удара, падения, боли, а в мыслях только то, что ты не успела увидеть маму впервые за долгие месяцы. Страх подчиняет, ужасает, ядом проникая внутрь, и нельзя избавиться от разъедающего чувства. За страхом приходит паника, но на нее уже не остается времени.
Автобус замирает, не долетев буквально несколько сантиметров до тонкой грани между тобой и смертью. Ты прерывисто вздыхаешь, первый раз за все это время. Страх не отступает, твое сердце по-прежнему колотиться часто и неровно, и тебе кажется, что удары слышны на весь салон, так тихо стало вокруг. Ты слышишь всхлип и поворачиваешься на сиденье. Сидящая рядом подруга смотрит на тебя широко распахнутыми, полными слез глазами и судорожно пытается что-то выговорить бледными дрожащими губами. Ты обнимаешь ее резким движением, с трудом заставив себя шевельнуться, и слышишь приглушенные голоса таких же напуганных друзей и знакомых. Невольно ты прикасаешься пальцем к тонкому серебряному кольцу, освященному в церкви. Ты носишь его по привычке и не веришь в бога, но сейчас невольно шепчешь «спасибо» в пустоту.
Ты будешь плакать, просыпаясь от ночных кошмаров – от ощущения болезненного страха, похожего на раскаленную иглу, резко загнанную в тело. Он будет преследовать тебя постоянно.

***
Ты лежишь на операционном столе, вдыхая ставший привычным за проведенные в больнице годы запах лекарств и чистых халатов, ты ощущаешь через тонкую ткань простыни прохладу металлического стола. Знакомый врач в ослепительно белом халате улыбается, отвлекая тебя бессмысленным разговором, и аккуратно ставит катетер в тонкую вену на бледной руке. Похлопав тебя по плечу, он обещает навестить тебя, когда ты очнешься, и тут мысли уже знакомо заполоняет туман. Язык тяжелеет, веки невольно закрываются, но, кажется, ты успеваешь пообещать, что проснешься…
Этот страх другой – он не резкий и не болезненный, он наступает медленно, постепенно протягивая к тебе свои щупальца, и сначала ты с трудом поминаешь, что происходит. Сквозь дурман наркоза до тебя долетают обрывки бессмысленных фраз, короткие крики и неуловимо знакомые испуганные голоса. С трудом ты пытаешься открыть глаза – черная пелена не рассеиваться, но ты можешь видеть яркие белые пятна снующих мимо врачей. Голова тяжелая, неподъемная, хотя наркоз был легким, на несколько часов, и вдруг ты понимаешь смысл слов – «не можем разбудить». Медленно, очень медленно ты соображаешь, что случилось и, осознав, снова пытаешься открыть глаза. Но ты не можешь. Ты слышишь отдаленные голоса, чувствуешь удары по щекам, хлесткие, но не болезненные, но не можешь проснуться.
И тогда тебя снова наполняет страх. Он не обжигающий, он – липкий. Ты тонешь в нем, как в море, захлебываясь не соленой водой, а собственным ужасом. Увязая душой и телом в мерзком, обволакивающем страхе, ты лишаешься сил, необходимых для борьбы, и хочется сдаться – лишь бы исчезло затягивающее чувство отчаяния…
Ты просыпаешься резко, и это похоже на глоток воздуха для утопающего – страх тут же отступает, трусливо скрываясь в глубинах души, уступая место спокойной волне облегчения. Руки все еще дрожат, скулы ноют от ударов, в ушах звенит, но уже не страшно, ведь ты проснулась.
Ты будешь помнить каждый раз, засыпая, об обволакивающем страхе, похожем на паутину, липком и крепком, окутывающем тебя, мешающем вдохнуть… Он будет преследовать тебя вечно.

***
Незадолго перед рассветом сон всегда крепче, и поэтому ты не сразу слышишь приглушенные крики. Ты просыпаешься, не понимая, что происходит, и прислушиваешься к тишине, которая через несколько секунд взрывается новым криком, похожим на стон. Заволновавшись, ты встаешь с постели, касаясь босыми ногами холодного пола, ты тихонько выходишь за дверь, бесшумно приближаясь к комнате, в которой горел свет. Взгляд падает на часы – около шести утра, ты недоуменно пожимаешь плечами и без стука заходишь в спальню брата, тут же замерев на пороге. Парень лежит на постели, крепко, до побелевших костяшек сцепившись в тонкую, влажную от пота простыню, он прикусывает губы, пытаясь сдержать крик, бледное лицо покрыто испариной, и он вдруг выгибается, отчаянно застонав. Внутри все мгновенно холодеет, едва ты видишь его таким. Ты понимаешь, что нужно что-то сделать – позвонить в больницу, вколоть обезволивающее, хотя бы прикоснуться, но ты не можешь даже пошевелиться – только смотришь на брата. Он поднимает голову, когда боль немного отступает, и вы встречаетесь взглядами. В твоей душе теплится надежда, что сейчас он взглянет на тебя, как всегда, проницательно и с нежностью, усмехнется и пообещает выкарабкаться, но нет. Его обычно яркие зеленые глаза сейчас словно подернуты мутной пленкой, и он даже не узнает тебя, непонимающе глядя в одну точку. Ты не выдерживаешь, и нет больше сил, чтобы сдерживать слезы. Вытирая со щек влажные дорожки, ты выбегаешь из комнаты, судорожно набирая трясущимися пальцами номер скорой помощи, девушка на том конце обещает, что все будет хорошо и вешает трубку. Но хорошо уже не будет, ты знаешь это, потому что можешь видеть только затуманенные болью зеленые глаза, и в ушах до сих пор звенит полный муки крик. Твой брат никогда не плакал, всегда был сильным, всегда был рядом, и тебе становится еще страшнее, когда ты представляешь боль, способную сломить настолько сильного человека.
Ты ходишь по комнате, дрожащими руками обнимая себя за плечи, словно тебе холодно, и судорожно вздрагиваешь, когда он снова начинает кричать. Этот страх отличается от всех остальных, и он самый мучительный. Время тянется медленно, медленнее, чем когда-либо, ведь каждая секунда промедления может стать роковой. Этот страх бессильный, он загоняет тебя в угол, и ты словно вынуждена отчаянно бить кулаками по бетонным стенам, в бессмысленных поисках выхода. Слез больше нет, только преследующая тебя паника, захлестывающая, поглощающая все другие чувства. Ты пытаешься представить, как это – проснуться и не знать, что он где-то рядом, позвонить и не услышать до боли знакомого: «да, сестренка». Ты пытаешься, но не можешь, и словно весь мир рушиться с каждым новым криком.
Страх долгий, он длится еще несколько дней, которые ты проводишь вместе с братом в больнице, несмотря на его уговоры уехать. Он снова может улыбаться тебе, смеется и ласково проводит по длинным волосам широкой ладонью, когда ты начинаешь грустить. Ты, почти до боли сжимая пальцы, не выпускаешь его ладонь из своих рук долго, очень долго, пока страх постепенно не отступает. Но облегчение приходит далеко не сразу, только спустя много часов, на протяжении которых ты нервно прислушиваешься, ожидая все еще звучащих глубоко в сознании криков. Диагноз поставлен, и все кажется таким нелепым… Таким странными и неправильными кажутся мысли, что его больше не будет в твоей жизни. Как может не быть того, кто одним из первых взял тебя на руки, кто ложился с тобой в кровать, пересказывая мальчишеские книжки, того, в ком течет твоя кровь? Страх вновь трогает душу, напоминая, что приступ может повториться, но ты отмахиваешься от него, ведь сейчас все хорошо.
Ты будешь судорожно прислушиваться каждый раз, просыпаясь среди ночи, и только услышав его ровное дыхание, ты сможешь расслабиться. Страх потерять самого дорого человека будет преследовать тебя вечно. Он самый ужасающий, самый болезненный. Он самый долгий, ведь за близких страшно всю жизнь, а за себя – лишь иногда.