Как рассказывает В. Я. Богучарский, портрет Пушкина на обложке произведения Виктора Гюго . «— Кто это изображен?» — полюбопытствовал Богучарский. — «Автор Виктор Гюго», — последовал спокойный ответ. Но зайдя еще в книжную лавку, Богучарский услыхал от продавца уже импровизацию: «Видите ли, это перевод одной драмы В. Гюго, в ней сын убивает отца, так это — портрет убийцы», так же смотрите перевод текстов на perevod-documentov.kiev.ua. Где-то в глубине таилась тяга к Пушкину, питавшаяся французскими переводами, но для издателя это имя было чуждо. Когда В. Я. Богучарский спросил поэта Мехмед Али Тевфика, переведены ли произведения Пушкина, Тургенева, поэт грустно сознался… А когда турок попадал в Россию, он поражался. В «Воспоминаниях о Севере» Джалял Нури, настороженный к северным соседям, должен был запечатлеть восторг перед мощностью русской литературы: «Ах,— восклицает он, — если бы у нас, турок, был хоть один Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Л. Толстой или Тургенев!» Лет через пять в России произошла Октябрьская революция; опять взоры обратились на Север. Для еженедельного журнала профессор юридического факультета Стамбульского университета Ахмед Агаоглу написал в 1917 г. очерк русской литературы, в котором большое место отвел Пушкину. От Сами-бея и Ахмеда Мидхата до Агаоглу слышали турки посто- янню напоминания >о знаменитом русском писателе, но на турецком языке были только.ученические переводы О. С. Лебедевой. t Так, первый период знакомства «с, Пушкиным, растянувшийся в Турции на четверть пека, прошел под знаком помощи извне. Когда после Октябрьской революции изменились политические взаимоотношения между Турцией и Советским Союзом, возник и живой интерес к русской литературе. Все чаще и чаще с 20-х подов замелькали в турецких периодических изданиях переводы из русских писателей. Однако старая классическая литература, от современного читателя отделенная поколениями, была менее понятна, и она пришла к туркам позже, чем, например, Горький. Впервые как (будто Низмедцин дал (1925 г.) прозаические отрывки из *Цыган»; переводчик решался на это потому, вероятно, что здесь был восточный солдат, санкционированный авторитетом П. Мериме.
